Картина Хана Лан Саманты Чанг.

Иллюстрации Лоренцо Конти

Ателье располагалось в бывшем небольшом замке. За столетия внешние стены рухнули, и главный зал превратился в каменную резиденцию, окруженную двумя низкими сараями и окаймленную узкими травянистыми рвами, вырытыми давным-давно, чтобы защитить горстку людей от мародеров, ищущих — что?, Джейкоб Цзян задавался вопросом в день своего приезда. Это был пасмурный день начала апреля 2007 года. Высокие поля по обе стороны дороги были усеяны старыми стеблями и стеблями, красноватая почва бледнела в суровом свете. Кому понадобится это место? Какое сокровище искали?

Джейкоб подошел к комплексу со своим мольбертом и тяжелым чемоданом. Мужчина выглянул из-под арки засохших лоз. Джейкоб знал по фотографиям лицо гоблина, ореол седеющих волос. Рука Томаса Гоньо была сухой и тонкой, рукопожатие было коротким. Он провел Иакова через двор в переднюю комнату каменного дома, где жили художники. Это была тесная темная комната, в которой пахло жжеными каштанами. Массивный камин был почернен до потолка, как будто само время когда-то повернулось там на огромной вертеле.

«Вы проделали долгий путь», — сказал Гоньо, указывая на стул. «Причина, говорите вы, в том, чтобы поучиться у меня».

Джейкоб изо всех сил пытался разобрать сильный акцент мужчины.

— Вы говорите, научиться рисовать в том, что вы называете «натуралистическим стилем»? Гоньо продолжил. «Ради этого вы уехали из Нью-Йорка. И все же я чувствую, что у вас есть, что называется, скрытый мотив, еще одна причина прийти в мою мастерскую.

Джейкоб поерзал на слишком маленьком деревянном стуле. Он чувствовал в себе ясное, устойчивое пламя неприязни. Гоньо, должно быть, привык принимать американцев возраста Джейкоба – молодых, но уже не молодых, бросающих на ветер накопленные сбережения, чтобы избежать первого неправильного выбора. Он заставил себя встретить неожиданную ясность голубых глаз Гоньо.

"Что ты имеешь в виду?"

«Они говорят, что моя техника устарела», — сказал Гоньо. "Это правда. Это секрет. Это стало секретом, потому что никого это не волновало. Внимание мира отвернулось от такого рода живописи, того, что вы называете натурализмом. Ты… Его взгляд оттолкнул Джейкоба назад; стул скрипел. «Вы здесь, чтобы изучить методы этого секрета». Он улыбнулся маленькой, победной улыбкой. «Ты думаешь, что это романтично».

Три стены переднего сарая были каменными. Высоко вдоль северной стены прямоугольное окно пропускало приглушенный, но вполне ровный свет на дюжину студентов, сидящих за мольбертами. Джейкоб позволил своим ученикам привыкнуть, чувствуя себя успокоенным и стимулированным этим светом. Он поставил мольберт на единственном пустом месте. Это было, конечно, в том месте, которое ему не нравилось, по крайней мере под удобным углом к ​​сидящей модели. Он порылся в карманах в поисках десятицентовика, чтобы закрутить винт, который раскрутился во время путешествия (ни одна европейская монета не была достаточно тонкой), и медленно раскладывал краски, наслаждаясь моментом предвкушения.

Наконец, взяв в руки карандаш, он повернулся, чтобы рассмотреть модель.

Даже в темной комнате ее волосы ожили. Это была темная масса волн и завитков, неподвластная гравитации. По форме и ценности невозможно раскрасить. Он возмущался, что Гоно бросил вызов. Внезапно он услышал, как будто из испорченной детской пластинки на старом проигрывателе, раздраженный голос сморщенного карлика: «Если ты сможешь сплести из этой соломинки золото, я дам тебе твоего ребенка». Заглянув под темное облако волос, он увидел прекрасное лицо, такое же нежное и нежное, как набросок сепией средневекового итальянского мастера. Опущенный взгляд остановился на какой-то точке на полу перед мольбертом. Рот нежный и покорный, губы сомкнуты, но только так. Под лицом тело, вопиющее в своей чувственной привлекательности. Оно было гибким, коричневым и обнаженным. Опять же, по-своему, нарисовать невозможно; и все же было бы меньше всего обескураживающе начать с тела.

Джейкоб поднял карандаш. Его мать научила его рисовать в раннем детстве, даже не подозревая, насколько его захватит эта практика. Он перенял ее привычку работать быстро, производить быстрые впечатления, обычно хорошие; но было что-то в этом пространстве, в серьезности других студентов, что, казалось, требовало иного подхода.